Русский консерватизм в 80-90-е гг. XIX в. Автор: Котов А.Э. - д.и.н., доцент Института истории СПбГУ
Мы часто судим прошлое с позиции своеобразного послезнания — забывая, что люди (правители в том числе) не обладают даром предвидения и действуют, исходя из ценностей и нравов своего времени. Для полноты исторической картины следует знать не только историю человеческих поступков и их последствий – но и историю мысли в широком смысле слова: от политический концепций до тех оценок злободневных вопросов, которые давали им общественные деятели.
Идеологией самодержавия второй половины в. принято считать русский консерватизм — теорию которого нередко сводят к знаменитой уваровской триаде, а практику — к защите всего старого: церковных традиций, дворянских привилегий и неограниченной царской власти.
Это сильное упрощение. Во-первых, даже русский консерватизм того времени не был единым целым. Во-вторых, политический консерватизм Нового времени не следует путать с консерватизмом бытовым: его цель была в сохранении не старины как таковой, но именно основ, на которых держались государство и общества — т. е. исторической преемственности. При этом основы разными консерваторами понимались по-разному: кто-то видел в этом качестве Православие, кто-то дворянские привилегии, кто-то — национальные традиции. Разумеется, все они безусловно отрицали революцию и были сторонниками эволюционного развития общества.
У истоков русского консерватизма стоят такие две фигуры, как Н.М. Карамзин и адмирал А.С. Шишков. Первый, защищая дворянство, видел в нем социальную основу русского просвещения; второй, отстаивая древнерусское «корнесловие», фактически создавал новый язык. Эти же тенденции сохранялись и в дальнейшем. В условиях объективной модернизации и демократизации русской жизни XIX в. даже такие глубоко традиционалистские ценности, как самодержавие, Церковь или сословные привилегии, неизбежно наполнялись новым содержанием. Играло свою роль и либеральное либо революционное прошлое многих русских консерваторов - Тихомирова, Каткова, Победоносцева, Леонтьева и пр.
При этом противоречия между представителями различных ветвей консерватизма часто были не менее острыми, чем их борьба с революционерами. Поворотным пунктом в истории русского консерватизма (как и национального самосознания в целом) стало польское восстание 1863 г., когда сторонники дворянского консерватизма, так называемая «партия газеты “Весть”», выступили в защиту мятежного польского дворянства. Против них выступили сторонники так называемой «русской партии» (славянофилы и патриотически настроенные либералы), неформальным лидером которой стал редактор газеты «Московские ведомости» Михаил Никифорович Катков. Он сумел убедить общество в том, что защитники привилегий польской шляхты не являются истинными консерваторами: они ничем принципиально не отличаются от нигилистов — т. к. ставят классовые и партийные интересы выше общенациональных.
Именно с этого момента отечественный консерватизм приобретает черты национальные и даже националистические — современники называют его «русским направлением» или «старой московской партией». Но это не был узко-этнический национализм — такой в России появится только в начале XX в. Славянофилы отождествляли русскость с православием, Катков был пропагандистом т. н. «политической нации» и считал возможным существование русских католиков или русских иудеев.
Впрочем, и ему не чужды были крайности: однажды он упрекнул самого Александра III в том, что тот назначил министром иностранных дел немца Гирса. Государь ответил, что специально назначил на этот пост немца, т. к. боясь упреков в русофобии, тот будет проводить подчеркнуто национальный курс внешней политики.
Колоссальную роль сыграл Катков в истории русского образования — еще во времена Александра II выступив за введение классического образования и пересмотр либерального университетского устава 1863 г. Считая, что из-за последнего университеты стали рассадниками революционных идей, Катков и его соратники еще с 1870-х гг. требовали преобразования высшей школы по немецкому образцу: с упором на преподавание философии, едиными государственными экзаменами и министерским контролем над учеными советами. При Александре III этот проект был реализован. Его последствия можно оценивать по-разному, но для нас важно понимать, что «консерваторы» и «охранители» – Катков и его протеже, министр внутренних дел граф Д.А. Толстой – выступили здесь идеологами реформ по передовым на тот момент западным образцам.
Однако не все консерваторы одобряли эти реформы. Например, противником катковского университетского устава был другой известный идеолог правления Александра III – обер-прокурор Св. Синода, воспитатель Александра III и Николая II К.П. Победоносцев. Замечательный юрист и выходец из славянофильской среды, он сформулировал свои взгляды в знаменитом «Московском сборнике» – также во многом состоявшем из переводов и компиляций западных мыслителей. Победоносцев доказывал, что либеральные ценности (парламентаризм, свобода слова и периодической печати) не несут человеку истинной свободы, отдавая его в подчинение как собственным низменным инстинктам, так и политиканам-демагогом. Истинная же свобода, по его убеждению, заключалась в следовании евангельским заповедям. Воплощением этой свободы был простой православный русский мужик, воспетый славянофилами, Толстым и Достоевским — с последним Победоносцев, как известно, был в очень близких отношениях.
Парадоксальным образом эти идеи смыкались с идеями французского просветителя Ж.-Ж. Руссо о «благородном дикаре». Другим парадоксом была убежденность Победоносцева в неизбежности революции — вряд ли в какой-либо другой стране до руководящей должности допустили бы деятеля с такими настроениями. Блестяще образованный и безусловно честный, Константин Петрович обладал великолепным критическим умом и в любом деле умел точно указать на его недостатки — однако когда его просили предложить что-то своё, он воздевал руки в небу и горестно повторял: «Нет людей!» Впрочем, сделано им было немало — например, в деле организации народного образования.
Как ни странно, православному духовенству Победоносцев тоже не слишком доверял, и считал, что Церковь должна подчиняться государству. Его противником в этом отношении был другой знаменитый государственный деятель той поры — государственный контролер Тертий Иванович Филиппов. Тоже вышедший из славянофильской среды, он был сторонником сильной и независимой православной Церкви, которую считал основой русской цивилизации, а Каткова и Победоносцева в своих письмах называл «опричниками» и последователями Феофана Прокоповича. Если Катков и Победоносцев симпатизировали балканским славянам, то Филиппов считал, что «племенное родство» не имеет значения, Россия же должна поддерживать на Балканах прежде всего греков и их Константинопольский патриархат.
Это убеждение разделяли два его протеже — редактор газеты «Гражданин» и внук Карамзина кн. В.П. Мещерский, и мыслитель Константин Николаевич Леонтьев. Мещерский — фигура крайне неоднозначная. Про него ходило много слухов — прежде всего, о его нетрадиционной ориентации. Однако главный современный специалист по Мещерскому, московская исследовательница Н.В. Черникова убеждена в ложности последнего утверждения. Так или иначе, князь был другом Александра III, неплохим журналистом, а его «Дневник» (выходивший в двух версиях — для газеты и лично для Александра III) во многом был прообразом современного жанра блога.
Наконец, К.Н. Леонтьева часто называют «русским Ницше» – за его яркие художественные и публицистические тексты, в которых обличалась буржуазная мораль и основанная на ней современная западная цивилизация. По убеждению Леонтьевского, современные западные ценности (свобода и равенство), а также основанные на них либерализм и социализм делают людей одинаковыми и неинтересными. Этой «скучной» этике Леонтьев противопоставлял «эстетическое мерило». Он считал, что люди должны быть не столько довольны жизнью, сколько непохожи друг для друга и красивы — а для этого им нужны трудности и сложности. Залогом общественного развития Леонтьев считал «цветущую сложность»: социальное разнообразие, наличие множества сословий и этносов.
Эти его идеи во многом предшествовали позднейшим концепциям Арнольда Тойнби, Освальда Шпенглера и Льва Гумилева. Разумеется, с точки зрения гуманитарной современной науки они могут критиковаться, однако в основе их лежит своеобразный консервативный романтизм, который всегда был альтернативой романтизму революционному.
Не случайно одним из самых известных последователей Леонтьева стал Лев Александрович Тихомиров — бывший народоволец, прощенный Александром III и вернувшийся в Россию. Здесь он вскоре стал редактором некогда принадлежавших Каткову «Московских ведомостей» и советником Столыпина. Впрочем, его обширная книга «Монархическая государственность» уже не была прочитана современниками. Последних интересовали уже другие вопросы — о которых расскажут другие докладчики.