«Расследование» деятельности политического сыска Российской империи после Февральской революции (на примере Заграничной агентуры Департамента полиции). Автор: Ульянова Любовь Владимировна к.и.н., преподаватель кафедры управления в сфере межэтнических и межконфессиональных отношений факультета государственного управления МГУ им. М.В. Ломоносова

1917 год стал годом обрушения всей государственности Российской империи, с самого высшего уровня до рядовых представителей власти на местах. Это обрушение произошло практически одномоментно, в ходе Февральской революции, и имело место как на институциональном уровне (т.е. развал институтов власти), так и на личностном.

Институциональный развал должен быть неизбежно коснуться охранных структур, т.е. тайной полиции или, что в данном случае синонимы, политической полиции, системы политического сыска. В логике освободительного движения начала ХХ века, ведшего свою историю еще с декабристов, эти структуры в принципе не имели права на существование, их необходимость была отнюдь не очевидна для общественных деятелей, в одночасье превратившихся в представителей новой государственной системы после Февраля 1917 года.

Еще в 1913 году деятели думской оппозиции отказывались согласовывать масштабный проект реформы полиции в империи, обосновывая свое нежелание идти навстречу Министерству внутренних дел именно по причине принципиального несогласия с заявленной им позицией, что охранные структуры должны существовать в независимости от типа политического строя[1].

В результате после смены политического строя из-за отречения императора Николая II и перехода власти к Временному правительству вся силовая «вертикаль» была в одночасье упразднена.

При этом на личностном уровне отношение новой власти к представителям царской администрации было различным, подчас – вполне благожелательным. Как известно, многие высшие сановники Российской империи были арестованы, и Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства в течение длительного времени вела их допросы. Общеизвестны и истории исчезнувших губернаторов, убитых или бежавших полицмейстеров и городовых.

В то же время не стоит говорить об однозначном неприятии деятелями Временного правительства чинов государственного аппарата Российской империи. Даже жандармы получили возможность службы после Февраля 1917 года, дав в письменной форме присягу новой власти. Как отмечает в своем исследовании В.В. Хутарев-Гарнишевский, уже в середине марта 1917 года прошения служить Временному правительству подали 25 видных деятелей упраздненной политической полиции. И их просьбы были удовлетворены[2].

Однако если говорить об институциональном аспекте, то речь шла не только о полномасштабной ликвидации структур политической полиции (Департамент полиции, включая его Заграничную агентуру, располагавшуюся в Париже, сеть охранных отделений и губернских жандармских управлений, Корпус жандармов), но и о расследовании их деятельности в идейно-идеологическом ключе, в контексте восприятия их как однозначных «врагов» нового режима. При этом сотрудничество с «охранкой» (так обобщенно и уничижительно называлась в среде деятелей общественного движения политическая полиция в целом, хотя это обобщение является некорректным[3]) в дореволюционное время и стремление сохранить взаимодействие с ее бывшими служащими после Февраля 1917 года становилось основанием для обвинений людей, далеких от политической полиции, не только в злоупотреблениях и «контрреволюции», т.е. «предательстве» идеалов и интересов новой власти, но и даже в шпионаже в пользу Германии, т.е. предательстве интересов страны.

Показательна в этом смысле история «ликвидации» Заграничной агентуры Департамента полиции, располагавшейся в столице Франции, весной – летом 1917 года – история, оказавшаяся связанной с расследованием в этот же весенне-летний период в том же Париже злоупотреблений в русских военных миссиях заграницей в годы Первой мировой войны.

На первый взгляд, эти две истории не имеют отношения друг к другу. Расследование злоупотреблений в русских военных миссиях в Европе велись силами военных, в первую очередь, речь идет о разборе деятельности братьев А.А. и П.А. Игнатьевых в Париже летом 1917 года, чем занимались полковник военно-судебного ведомства Ю.И. Лисовский, член артиллерийской комиссии полковник Ф.Г. Колонтаев, а также состоявший в распоряжении начальника Генерального штаба в Париже подполковник А.Н. Панчулидзев. Адресатом их деятельности был представитель Временного правительства Генерального штаба генерал-лейтенант М.И. Занкевич. История сбора этими лицами разнообразных обвинений против братьев Игнатьевых подробно изложена в статье А.В. Ганина «Любимые женщины братьев Игнатьевых: во что они обошлись России»[4]. Однако в этой статье автор не учитывает общественно-политическую обстановку, сложившуюся вокруг русских военных миссий в целом в Европе, не только в Париже, но и в Лондоне, и в Риме, и повлиявшую, на наш взгляд, не только на масштабность обвинений (братья Игнатьевы обвинялись в растратах миллионных сумм и порче имущества на складах), но и на саму возможность обвинения их в злоупотреблениях.

А эта общественно-политическая обстановка была связана с активной деятельностью революционных эмигрантов, живших до 1917 года в Европе по причине невозможности легального въезда в Российскую империю и в той или иной степени ведших подпольную, с точки зрения дореволюционного российского законодательства, деятельность. После Февральской революции 1917 года они неожиданно для себя оказались в положении идейных соратников и Временного правительства, и Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Так, в апреле 1917 года возник комитет политических эмигрантов, который к лету этого же года стал не только составлять списки эмигрантов, могущих вернуться в Россию из стран Европы, но и претендовать на контроль над русскими военными и дипломатическими структурами, заполненными «контрреволюционными элементами».

История взаимодействия военных, расследовавших злоупотребления в русских военных миссиях, с политическими эмигрантами в европейских странах (Франции, Британии, Италии) полноценно не исследована, поэтому на данный момент можно лишь утверждать, что это взаимодействие было, и оно было взаимовыгодным, в том числе по аппаратным и идейно-политическим причинам.

В центре этого негласного взаимодействия в Париже находились полковник Колонтаев, с одной стороны, а с другой – комиссар Временного правительства заграницей С.Г. Сватиков и деятели Комиссии по разбору дел Заграничной агентуры Департамента полиции.

Комиссия по разбору дел Заграничной агентуры Департамента полиции официально возникла в Париже в конце апреля 1917 года по распоряжению Чрезвычайной следственной комиссии, ведшей в Петрограде допросы высших царских сановников[5]. В действительности, будущие члены парижской комиссии, судя по всему, проникли в помещение Заграничной агентуры еще 1 марта 1917 года, т.е. даже до отречения императора Николая II от власти[6].

В работе парижской комиссии принимали участие исключительно революционеры-эмигранты: эсер В.К. Агафонов, дружный с ним Л.П. Меньщиков – бывший сотрудник Департамента полиции, «сбежавший» к революционерам в Париж в 1909 году с известными ему «явками и паролями» (т.е. именами секретных агентов), социал-демократы М.Л. Вельтман (псевдоним Павлович) и М.Н. Покровский (в будущем – основатель советской марксистской исторической школы). Революционеров в делах Заграничной агентуры интересовали исключительно имена секретных сотрудников – т.е. «предателей» революционного дела, которых после Февральской революции можно было рассматривать и как «врагов» новой власти[7].

В мае 1917 года к деятельности комиссии присоединился комиссар Временного правительства заграницей С.Г. Сватиков – общественный деятель, историк и левый публицист, который в марте 1917 года по предложению председателя Временного правительства Г.Е. Львова занялся организацией Главного управления по делам милиции взамен упраздненного Департамента полиции[8]. Официально Сватиков прибыл в Париж для выяснения связей упраздненной Заграничной агентуры с контрразведывательными структурами стран-союзниц России по Антанте, однако практически сразу по приезду в столицу Франции он активно включился в «разоблачительную» деятельность комиссии – допросах бывших чинов Заграничной агентуры о бывших секретных сотрудниках, а также допросах самих бывших секретных сотрудников.

Личная переписка, сохранившаяся в ГАРФ, показывает хорошие отношения, установившиеся летом 1917 года между членом Комиссии по разбору дел Заграничной агентуры Агафоновым и Сватиковым, с одной стороны, и Агафоновым и полковником Колонтаевым – с другой. Так, в личном фонде Агафонова сохранилось письмо Колонтаева, который просил ходатайства за В.А. Колобова: «Прошу Вашего ходатайства о том, чтобы ему была предоставлена какая-либо служба. Очень честный и энергичный человек. Никогда не был черносотенцем, а наоборот будучи курским вице-губернатором, обличал Маркова, за что был смещен. Из Екатеринославля также был переведен в Омск по приказанию Штюрмера за неуклонное поведение при ликвидации немецкого землевладения»[9]. Таким образом, взаимоотношения людей, обвинявших, в частности, братьев Игнатьевых в масштабных злоупотреблениях, с политэмигрантами не только простирались за пределы формальных связей, но и строились с использованием идеологических маркеров.

В личном фонде Агафонова сохранились и дружеские письма от расследователя злоупотреблений в русской военной миссии в Лондоне революционера Б.Рустам-Бека[10], и материалы расследований Бека в Лондоне и Колонтаева в Париже, как публичные (статья Бека), так и служебные доклады (в частности – докладная записка Колонтаева, которая была адресована его военному начальству, а не в Комиссию по разбору дел Заграничной агентуры, к которой Колонтаев не имел никакого формального отношения)[11].

Эти материалы в октябре 1917 года срочно просил у Агафонова Сватиков, заканчивавший в это время итоговые отчеты Временному правительству о своей заграничной командировке (отчеты были готовы к 23 октября[12], письмо Сватикова Агафонову датируется 16 октября[13]).

Кроме того, накануне отъезда Сватикова из Парижа, в конце августа 1917 года, он заслушал «доверительный доклад о братьях Игнатьевых», сделанный ночью на квартире Агафонова «подчиненными Игнатьева»[14]. Автора доклада Сватиков не называет, но в фонде Агафонова сохранился «рапорт» полковника Колонтаева к Сватикову от 8 сентября: «На основании предписания Вашего… представляю Вам, господин комиссар, все те данные, которые мне удалось собрать по вопросу о недостатках в деле снабжения нашей армии, имеющих место во Франции. При сем доношу, что в виду сказанного я много раз обращался с просьбами о назначении ревизии, которая только и может выяснить истинное положение вещей с должными последствиями, обращения мои были направлены как при старом правительстве, так и при новом, причем мною была даже отправлена телеграмма господину военному министру Керенскому, но очевидно не дошла по назначению, хотя у меня имеется уведомление о доставке. Пред Вами, господин комиссар, вновь ходатайствую о назначении полной ревизии заказов, уступок, условий хранения и отправки грузов и личного состава русской миссии»[15].

Сохранилось несколько вариантов итогового отчета Сватикова Временному правительству. Можно предположить, что это были разные отчеты, т.к. они имели разные заголовки («о ликвидации дел Заграничной агентуры», «о контрреволюционном движении заграницею»), однако информация в них во многом повторяла друг друга.

В «Докладе Временному правительству комиссара Временного правительства Сватикова о контрреволюционном движении заграницею» сообщалось о наличии «контрреволюционных центров в Стокгольме, Лондоне, Ницце, Риме, Неаполе и особенно в Швейцарии», при этом «кружок в Лондоне при посредстве князя Юсупова собирался провести на престол великого князя Дмитрия Павловича». В Париже главным деятелем «контрреволюции», сообщал Сватиков, был граф Алексей Игнатьев – «несомненный друг Романовых, контрреволюционер и германофил», «собравший у себя в Военной миссии достаточное количество ярых приверженцев старого режима». «Обладая, по отзыву французов, неограниченными денежными средствами, граф Игнатьев употребляет их – по отзыву тех же французов – на материальную поддержку контрреволюционеров»[16]. В российском посольстве в Риме Сватиков нашел «реакционера» в лице «военного агента князя Волконского», который «занимался травлею комитета политических эмигрантов, пытавшихся разоблачить дело злоупотреблений в Военной миссии»[17].

Однако Сватиков не ограничился констатацией «контрреволюционности» представителей дипломатических и военных структур России в Европе. Акцент в докладе был сделан на братьях Игнатьевых, которых как «крупных черносотенцев» можно было считать «подозрительными по германскому шпионажу». Основанием для такого подозрения Сватиков считал покровительство со стороны А.А. Игнатьева «провокатору Штакельбергу» (секретному сотруднику Заграничной агентуры, разоблаченному летом 1917 года, но оставленному Игнатьевым на службе в бюро военной миссии), а со стороны П.А. Игнатьева – А.М. Гартингу, скандально известному в революционной среде своей успешной карьерой из секретных сотрудников Заграничной агентуры Департамента полиции в 1880-е годы до ее руководителя в 1905 – 1909 годах.

Деятельность Гартинга Сватиков характеризовал как «исключительно вредную, чисто провокаторскую и совершенно преступную», его самого – как «многократного и подлого предателя»[18], поэтому его нахождение в разведке у Игнатьева-младшего – «в высокой степени неосторожно», т.к. «Гартинг… несомненно не задумается перед тем, чтобы продавать наши военные тайны германцам»[19].

Что касается «провокатора Штакельберга», то Сватиков в отчете Временному правительству в подробностях изложил историю конфликта полковника Колонтаева и Игнатьева-старшего, развернувшегося в августе 1917 года. Так, Колонтаев, прочитав в газете «Русское слово» о том, что Штакельберг разоблачен как «секретный сотрудник охранки», тут же сообщил об этом английскому военному агенту, который – писал Сватиков – «немедленно озаботился отозванием Штакельберга с фронта, справедливо рассуждая, что агент-провокатор старого режима свободно мог быть германским шпионом». Узнав об этом, «граф Игнатьев, вместо благодарности полковнику Колонтаеву, поставил ему на вид, что он не имел права обращаться к представителю иностранной державы помимо русского военного агента и затем, в тоне явно защиты Штакельберга предложил Колонтаеву немедленно предоставить ему, Игнатьеву в письменной форме факты, на основании коих Колонтаевым возводятся «подобные обвинения» на поручика Штакельберга». Далее Сватиков сообщал в отчете: «Игнатьев заявил Колонтаеву повышенным тоном, что … провокаторство еще не доказано официально и что во всяком случае провокаторство не есть доказательство шпионства, если бы таковое и было бы доказано официально». Правда, по мнению Сватикова, была на стороне Колонтаева[20].

Таким образом, «шпионаж в пользу старого режима» приравнивался и Сватиковым, как представителем за границей новой власти, и революционными эмигрантами, с которыми Сватиков общался в Европе, к «шпионажу в пользу Германии»[21].

Общей идеологической рамкой для деятельности этого круга лиц летом 1917 года стала борьба с «контрреволюцией», и эта борьба коснулась не только тех структур дореволюционной России, которые были связаны с «охранением самодержавия» (политический сыск), но и военных и дипломатических ведомств, представлявших интересы России в Европе в годы Первой мировой войны. Можно предположить, что попытки эмигрантов подчинить себе деятельность этих ведомств через политическую риторику негативным образом сказались и на взаимоотношениях России с союзниками, и на общей способности новой революционной власти к успешному продолжению войны.

[1] Об этом см. подробнее: Хутарев-Гарнишевский В.В. Противостояние. Спецслужбы, армия и власть накануне падения Российской империи, 1913 – 1917 гг. М., 2020. С. 161 – 164.

[2] Хутарев-Гарнишевский В.В. Противостояние. Спецслужбы, армия и власть накануне падения Российской империи, 1913 – 1917 гг. М., 2020. С. 546.

[3] Подробнее см. об этом: Ульянова Л.В. Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи, 1880 – 1905 гг. СПб, 2020. С. 28.

[4] Ганин А.В. Любимые женщины братьев Игнатьевых: во что они обошлись России // Родина. 2007. № 3. С. 64 – 69.

[5] ГА РФ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 36. Л. 3.

[6] ГА РФ. Ф. 1723. Оп.1. Д. 158. Л. 41.

[7] Подробнее о комиссии и ее деятельности см.: Бибикова (Ульянова) Л.В. С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов» // Российская история. 2018. № 5. С. 149 - 150; Она же. Русская леволиберальная эмиграция и полицейская версия происхождения «Протоколов сионских мудрецов» (1920–1930-е) // Власть и общество России: кризисы и пути взаимодействия.Конец XIX — начало XXI в. Декабрьские научные чтения, посвящённые 100-летию со дня рождения А. И. Солженицына. 17–19 декабря 2018 г. М., 2019. С. 225 – 230.

[8] Биографию С.Г. Сватикова см.: Маркедонов С.М. С.Г. Сватиков - историк и общественный деятель. Ростов-на-Дону, 1999.

[9] ГА РФ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 80. Л. 1.

[10] ГА РФ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 91.

[11] ГА РФ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 50, 51.

[12] ГА РФ. Ф. 1653. Оп.1. Д. 2. Л. 1.

[13] ГА РФ. Ф. 508. Оп.1. Д. 93. Л. 1.

[14] ГА РФ. Ф. Р-324. Оп.1. Д. 1. Л. 70 – 71.

[15] ГА РФ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 50. Л. 216. Сам отчет Колонтаева занял 20 листов.

[16] ГА РФ. Ф. 1653. Оп.1. Д. 2. Л. 19.

[17] ГА РФ. Ф. 1653. Оп.1. Д. 2. Л. 22.

[18] ГА РФ. Ф. Р-324. Оп.1. Д. 2. Л. 63.

[19] ГА РФ. Ф. Р-324. Оп. 1. Д. 1. Л. 21 – 22.

[20] ГА РФ. Ф. 1653. Оп.1. Д. 2. Л. 26 – 27.

[21] ГА РФ. Ф. 1653. Оп.1. Д. 2. Л. 25 об.