Факторы десакрализации царской власти (1894–1913 гг.). Автор: Селезнев Федор Александрович, д.и.н., профессор ННГУ им. Н.И. Лобачевского
Одним из наиболее актуальных для отечественного гуманитарного знания с 1990-х гг. является вопрос о характере восприятия общественным сознанием феномена политической власти и её архетипов. В центре внимания философов, политологов, историков, социологов находились различные аспекты этой проблемы. Особый, нарастающий, интерес ученых вызывают механизмы десакрализации власти. Причем некоторые историки начинают видеть в десакрализации власти одну из главных причин Февральской революции [1, с.73].
Первым в отечественной историографии термин «десакрализация власти» применительно к событиям кануна революции 1917 года начал активно использовать Б.И. Колоницкий [2]. Он же определил адекватный источниковый комплекс, на базе которого подобная проблематика могла исследоваться в рамках исторической науки – судебные дела об оскорблении императорской семьи. Возможность использования этого вида источников для изучения массового сознания (прежде всего пореформенного крестьянства) получила в дальнейшем серьезную теоретическую проработку. В научный оборот был введен большой массив фактической информации как по России в целом, так и по её отдельным регионам. Это позволило выявить основные особенности процесса десакрализации царской власти в Российской империи. Историки выяснили, что этот процесс приобрел зримые черты в эпоху Николая II, а в её рамках наиболее интенсивный характер получал в периоды политических кризисов (Русско-японская война и Первая русская революция; революционный подъем 1910–1914 гг. и Первая мировая война).
Однако в научном сообществе нет единства по поводу соотношения объективных и субъективных факторов десакрализации. Согласно одному мнению десакрализация царской власти была объективно предопределена: «Процессы секуляризации сознания и рационализации мышления, характерные для модерного времени, рано или поздно должны были утвердиться в высших слоях общества и простом народе» [3, с.244]. В высших слоях это произошло раньше, ибо процесс десакрализации шёл «сверху вниз» (от европеизированной элиты к народным массам). В результате для «образованных, европейски ориентированных слоев, составлявших российское общество, самодержавие к началу ХХ в. во многом уже лишилось своего сакрального ореола» [4, с.35]. Таким образом, для сторонников этой точки зрения «ментальная революция», главной составляющей которой была десакрализация власти, началась задолго до эпохи Николая II. В конечном счете, она стала результатом начатой Петром I европеизации, которая коснулся, прежде всего, элиты. Элита и была движущей силой процесса десакрализации царской власти.
Для других историков процесс десакрализации царской власти жестко привязан к периоду правления Николая II и особенностям его личности. Последний российский самодержец, согласно их суждениям, оказался человеком, не приспособленным к государственной деятельности и целиком подпал под влияние доминировавших в его окружении «темных сил» («камарильи»). Камарилья способствовала вхождению России в периоды кризисов (провоцирование Безобразовской кликой Русско-японской войны) и обостряла их течение (дискредитация Распутиным царской семьи в 1910–1916 гг.). В результате действий камарильи «монархическая идея была дискредитирована реальной политической практикой» [5, с.344–345]. В такой трактовке десакрализация царской власти видится следствием дискредитации его конкретного носителя. Его устранение решало проблему, ведь смена «большинства ключевых фигур власти во главе с Николаем II могла остановить победное шествие камарильи» [6, с.236 238].
Прежде чем дать оценку обеим точкам зрения, отметим, тот, часто ускользающий от внимания историков факт, что сохранение в глазах подданных сакрального характера царской власти, во многом зависело от такого же понимания её самим монархом. Между тем Николай II, серьезнее всех своих предшественников на троне (за исключением, пожалуй, царя Алексея Михайловича) относился к своей власти как к священному служению. Недаром Алексей Михайлович был его любимым историческим героем!
Подобно Алексею Михайловичу, Николай II публично демонстрировал свою религиозность [3, с.244; 7, с.505]. Но если в XVII в. такой сценарий поведения монарха был ожидаемым и одобряемым подданными, включая и правящие верхи, то в конце XIX в. подобное поведение царя шло вразрез с настроениями элиты. К этому времени в дворянско-интеллигентской среде прочно укоренились конституционные идеи. Большинство представителей образованного общества, отказывая царской власти в её сакральном предназначении, хотело выстроить отношения с ней на рациональной, договорной основе. Поэтому очень сильный всплеск негативных эмоций в обществе вызвала речь только что вступившего на престол Николая II, произнесенная им 17 января 1895 г. перед депутациями дворянства, земств и городов, приехавшими на царскую свадьбу, о незыблемости самодержавия и бессмысленности мечтаний об участии представителей земства «в делах внутреннего управления». С.Л. Фирсов, систематизировавший отклики на эту речь, пишет о том, что она была воспринята в обществе как вызов. При этом самому монарху давались уничижительные характеристики. В толках, гулявших по Санкт-Петербургу, фигурировали детали, свидетельствовавшие о том, что к молодому императору относятся с насмешливым пренебрежением. Выражение «бессмысленные мечтания» по общему мнению, было либо результатом оговорки, ставшей следствием волнения, или было использовано по совету великого князя Сергея Александровича, а изначально «мечтания» предполагалось определить как «беспочвенные». Всех позабавило, что царь, чтобы не сбиться, сверялся с текстом, скрытым в шапке [8, с.104–107].
Без должного пиетета относилось к молодому монарху и его ближайшее окружение. Великие князья, министры, сановники стремились сохранить имевшиеся у них прерогативы и подчинить Николая II своему влиянию. В этой связи следует обратить особое внимание на фигуру министра двора И.И. Воронцова-Дашкова. Лично близкий к Александру III, он был его докладчиком по самому широкому кругу политических и даже дипломатических вопросов, очень далеких от его сферы компетенции как министра [9, с.248]. Подобные отношения он попытался выстроить и с Николаем II, но без успеха.
Как министр двора, Воронцов-Дашков готовил коронационные торжества в Москве на Ходынском поле в 1896 г., завершившиеся катастрофой и массовой гибелью людей. Следствие, которым руководил министр юстиции Н.В. Муравьев, выявило факты, отрицательно характеризующие действия Воронцова-Дашкова. Но его вывела из под удара вдовствующая императрица Мария Федоровна. Под влиянием матушки царь поручил провести новое расследование верховному маршалу на коронации К.И. Палену (т.е. лицу причастному к трагедии). У того виновником Ходынки стал московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович [8, с.126]. Но царь оставил Сергея Александровича на его посту. А вот Воронцов-Дашков через год, в мае 1897 г., был отправлен в отставку.
Интересно, что в этом же году начинается «Безобразовская авантюра», в которой ключевую роль сыграет правая рука И.И. Воронцова-Дашкова со времён «Священной дружины» А.М. Безобразов [9, с.249]. Воронцов-Дашков представил царю записку Безобразова о приобретении лесной концессии в Корее, что впоследствии привело к Русско-японской войне [10, с.311–312].
Появление А.М. Безобразова на исторической сцене И.В. Лукоянов считает важным рубежом в формировании камарильи. Её членов историк называет «людьми ниоткуда» и противопоставляет высокопоставленным бюрократам [6, с.231]. Однако на примере Безобразова мы видим, что «люди ниоткуда» на самом деле суть выдвиженцы близких к трону властных групп. Поэтому противопоставлять камарилью и бюрократическую элиту, на наш взгляд, неправильно. Камарилья не была единым целым. Разные персонажи из её состава были орудиями отдельных бюрократических или придворных кланов, а также внешних сил. Так, обычно, относимый к камарилье князь М.М. Андроников одно время был близок к С.Ю. Витте и выполнял его поручения. Князь был также вхож в круг влиятельных французских политиков и публицистов [11, с.88–89]. В 1902–1903 гг. Андроников активно участвовал в интриге против министра юстиции Н.В. Муравьева, а в 1915 г. вёл борьбу с военным министром В.А. Сухомлиновым [11]. Г.Е. Распутин тоже появился в царском дворце не без участия представителей правящей элиты. Он был введен туда с подачи возлюбленной, а потом жены великого князя Николая Николаевича Станы и её сестры Милицы [13, с.91].
Вообще, если рассматривать взаимоотношения бюрократической элиты и камарильи в контексте процесса десакрализации института монархии, то вырисовывается такая картина: Николай II стремился реализовать свой сценарий власти, который условно можно описать как «единение царя-богомольца с простым народом», а большая часть элиты с помощью ею же созданной камарильи противилась осуществлению этого действа.
Элита, разумеется, могла тоже подключиться к общенациональному единению – на основе принятия исторических ценностей и традиций. Самой яркой попыткой Николая II включить бюрократическую элиту в свой сценарий стал костюмированный бал в Зимнем дворце 11 и 13 февраля 1903 г., приуроченный к 290-летию династии Романовых. Тогда все присутствовавшие, включая царя и царицу, были одеты в костюмы XVII века. В перспективе, видимо, намечалась реформа придворных чинов и одеяний в этом духе, однако к ней не стали приступать. Помешали война с Японией, начавшаяся в 1904 г., и настороженное отношение образованного общества. Без энтузиазма восприняла российская элита и канонизацию Серафима Саровского в 1903 г., в немалой степени потому, что император проявил в этом деле горячее личное участие. Российская интеллигенция отказывалась видеть в канонизации преподобного Серафима религиозное действо. Для неё это была политическая акция царского окружения, направленная на увеличение популярности монарха.
Подобные настроения ярко выражены в воспоминаниях нижегородского земского деятеля А.А. Савельева, который был уверен, что не последнюю роль в этом деле сыграли соображения «хитреца Плеве» (министра внутренних дел), «поставившего целью показать, что простой народ доволен самодержавием, предан ему, и что стремление к свободе и к участию общественных сил в государственном управлении есть измышления небольшой кучки интеллигенции и не имеют опоры в простом народе» [14, с.56].
Русско-японская война и революция 1905–1907 гг. на время прервали осуществление сценария власти Николая II. Но после стабилизации внутренней и международной обстановки император вновь вернулся к его реализации. В 1909 началась череда юбилеев, открывшаяся празднованием 200-летия Полтавской битвы. Через их организацию власть апеллировала к символам, олицетворявшим связь правящей фамилии с историческими достижениями Российского государства. В 1912 г. было отмечено 100-летие победы над Наполеоном. В 1913 г. прошли торжества, посвященные 300-летию династии Романовых. 21 февраля 1913 г. их центром стал Санкт-Петербург. Кульминацией празднования юбилея династии стала поездка царской семьи по городам, сыгравшим важную роль в преодолении Смуты начала XVII в. и избрании на престол царя Михаила Федоровича. Николай II с женой и детьми выехали на поезде из Санкт-Петербурга через Москву и Владимир в Нижний Новгород, куда прибыли 17 мая 1913 года. С Московского вокзала царь проследовал в Нижегородский кремль, где в Спасо-Преображенском соборе вместе с дочерьми Ольгой, Татьяной, Марией и Анастасией поклонился праху Кузьмы Минина. Затем состоялась торжественная церемония закладки монумента Минину и Пожарскому (проект архитектора В.Л. Симонова). Первый камень в фундаменте будущего памятника положил сам император.
Вечером 17 мая 1913 г. царская семья на пароходе «Межень» отплыла в Кострому, куда прибыла 19 мая. Первым делом Николай II и его родные направились в Ипатьевский монастырь, где их встретил крестный ход с Федоровской иконой Божьей Матери, списком с которой в 1613 г. инокиня Марфа благословила на царство своего сына Михаила Федоровича. Император осмотрел местную достопримечательность – палаты бояр Романовых, был на открытии Романовского музея. На другой день, 20 мая в его присутствии был заложен памятник в честь 300-летия дома Романовых (скульптор А.Х. Адамсон, архитектор С.А. Власьев).
21 мая 1913 г. Романовы водным путем прибыли в Ярославль, где осмотрели только, что построенный железнодорожный мост через Волгу, названный именем Николая II. 24 мая, повторив путь ополчении Минина и Пожарского, царская семья въехала в Москву.
Ричард Уортман, подробно описавший и торжества в Петербурге, и поездку императорской семьи по Поволжью и в Москву, привел немало примеров, показывающих, что Романовские торжества 1913 г. не стали апофеозом национального единства. Конфликты с политической подкладкой, хотя и мелкие, имели место практически на каждом этапе празднеств. Уортман обращает особое внимание на один из них, когда Г.Е. Распутин явился на торжественную службу, проходившую 21 февраля в Казанском соборе Санкт-Петербурга. Распутин, вырядившийся в малиновую шелковую рубашку, встал за местами, предназначенными для депутатов Государственной думы. После стычки с председателем Государственной думы он ушел [7, с.621].
Естественно, этот эпизод привлек общее внимание присутствовавших и не мог не сбить их торжественный настрой. Не вдаваясь в анализ мотивов этого и многих других скандальных поступков Распутина, отметим, что в противостоянии Николая II и элиты действия представителей камарильи были на руку не монарху, а его противникам. И именно этот общий вектор усилий элиты и камарильи стал важнейшим фактором десакрализации царской власти в 1894–1913 годах. В следующий исторический период эта тенденция только усилилась.