Династия и бюрократия в эпоху Великих реформ и в пореформенные десятилетия. Автор: Мамонов А.В. - к.и.н., с.н.с. ИРИ РАН, заместитель главного редактора журнала "Российская история"

Бурное начало XX в. стало для Российской империи временем вынужденной трансформации в условиях и под давлением революционных потрясений. Характер и перспективы этой трансформации, вероятно, ещё долго будут вызывать дискуссии. Но не менее важно понять: что собственно трансформировалось? Что собой представляла политическая система пореформенной России? Действительно ли, как часто утверждается в историографии, самодержавная власть и монархические институты стали во второй половине XIX в. (и когда именно?) элементом архаики, препятствовавшим развитию страны, или же они являлись важнейшей составной частью механизма, способного осуществлять масштабные социальные преобразования? Почему эта способность, наглядно продемонстрированная в 1860-е гг., в дальнейшем уже не проявлялась с тем же размахом?
Принцип инициативной монархии, когда, по словам барона М.А. Корфа, «в государстве самодержавном верховная власть не только вполне поняла и оценила новое движение умов, но и сама добровольно стала во главу его, сохранив, между тем, за собою, неприкосновенно, всю силу и твёрдость», в полной мере реализовался в эпоху Великих реформ. Он предполагал инициативную роль монарха, не только не обособлявшегося от «бюрократического правительства», но практически неотделимого от своих ближайших сотрудников и советников, обеспечивавших его непосредственную связь с различными звеньями государственного аппарата, а также постепенное вовлечение в правительственную политику всё более широких слоёв общества (по словам Корфа, «приобщение народа к монаршей о нём заботе»). Характерно, что эта концепция разделялась представителями либеральной бюрократии разных поколений и взглядов (от того же Корфа до братьев Д.А. и Н.А. Милютиных).

При этом реформаторы 1860-х гг., включая наиболее последовательных и радикальных, вовсе не считали изменение государственного строя на европейский манер неизбежным следствием начатых Александром II преобразований. Наблюдая в 1863 г. за «порывами» общественного мнения Европы, направленными как против России, так и «против абсолютизма», Николай Милютин отмечал в письме к своему брату Дмитрию: «Тут важную, если не самую главную, роль играет опасение той несокрушимой силы, которую может в более или менее отдалённой будущности представить Россия, обновлённая, покойная, богатая и послушная одному направлению. Всё, что может рисовать наше патриотическое воображение в минуты самого восторженного своего настроения, – всё это мерещится и Европе в виде страшного призрака». Таким образом, то, что реформированная Россия и впредь останется послушна «одному направлению», под сомнение не ставилось, более того, признавалось залогом её «несокрушимой силы» в будущем. Неудивительно, что «конституционные» идеи и представления о несовместимости самодержавия и прогресса в правительственных кругах развивали преимущественно те, кто был недоволен осуществлёнными в 1860-е гг. преобразованиями (П.А. Валуев, гр. П.А. Шувалов и др.).

Существенно и то, что реформы 1860-х гг. проводились не только от имени монарха, но и при непосредственном, заинтересованном участии наиболее политически активных и авторитетных представителей правящей династии (прежде всего – вел. кн. Елены Павловны и вел. кн. Константина Николаевича). Политическая практика эпохи Великих реформ предполагала заметную и отнюдь не церемониальную роль династии в делах не только военного, но и государственного управления (как в центре, так и на окраинах). А это естественно ставило её в сложные отношения сотрудничества и соперничества с правительственными чиновниками. И наибольший эффект достигался там, где удавалось наладить конструктивное взаимодействия (Главный комитет об устройстве сельского состояния, Государственная канцелярия).

Разумеется, и в 1860–1870-е гг. между высокопоставленными сановниками и великими князьями (не исключая и наследника цесаревича вел. кн. Александра Александровича) не раз возникали разногласия и конфликты. Бюрократия, профессионализм которой быстро возрастал, всё более болезненно воспринимала то, что казалось ей неправомочным и некомпетентным вторжением в сферу её ответственности. Со своей стороны, великие князья (особенно молодое их поколение – более чувствительное к звучавшей в обществе критике «бюрократического средостения» между царём и народом) опасались превращения императора в послушное орудие собственных советников и министров, преследующих личные цели. Однако всё же по большей части возникавшие на этой почве конфликты носили ситуативный характер и отражались преимущественно в разговорах и частных бумагах (дневниках, письмах и проч.).
Во всяком случае, недолгий успех «либеральной системы» гр. М.Т. Лорис-Меликова во многом объяснялся именно его изначальной ставкой на установление тесных личных отношений с императором, наследником престола, а затем и с кн. Е.М. Юрьевской. Осуществление планов графа, включая предполагавшееся назначение цесаревича председателем Общей комиссии, составленной из чиновников, экспертов и выборных от земств и городов, вероятно, не только укрепляло бы престиж монархии, но и усиливало роль династии в общественной и политической жизни страны. Не случайно после 1 марта 1881 г. гр. Лорис-Меликов и его сторонники стали настойчиво выдвигать на первые роли в правительственных кругах вел. кн. Владимира Александровича (ранее остававшегося в тени старшего брата). Весьма критически оценивая человеческие качества Романовых, гр. Лорис-Меликов даже после своего удаления из Петербурга за границу настаивал на том, что они «необходимы для России». Единство династии, бюрократии и общественного мнения по-прежнему представлялось ему (как ранее Н.А. Милютину) залогом эффективности правительственной политики.

Отказ Александра III от программы гр. Лорис-Меликова и выработки единого для всех ведомств политического курса не только привёл к ещё большему, чем прежде, разобщению ближайших сотрудников императора, но и усиливал взаимное недоверие и постепенное отчуждение между монархом и его ближайшими советниками (ни один из которых не мог уже рассчитывать на полную поддержку даже в своей сфере). Тяга царя к фигурам «небюрократического» склада (С.Ю. Витте, И.Н. Дурново, Д.С. Сипягин) лишь усугубляла эту тенденцию. В свою очередь это способствовало взаимному отдалению чиновников и великих князей, всё больше замыкавшихся в военной и придворной среде. До середины 1890-х гг. никто из них не мог уже претендовать на то положение, которое занимали вел. кн. Елена Павловна или вел. кн. Константин Николаевич в 1850–1870-е гг. В то же время бюрократия уже не могла опереться ни на внутреннее корпоративное единство (даже в той мере, в какой это было возможно в 1850–1860-е гг.), ни на доверие императора, ни на поддержку высочайших особ, ни на общественное мнение, становившееся с 1880-х гг. всё более антиправительственным. Практически все элементы механизма, созданного в середине XIX в., оказались парализованы. Его нельзя было восстановить, не отказавшись от политики разъединения правительства и демонстративного противопоставления его обществу при одновременном дистанцировании монарха от бюрократии, а также от выстраивания замысловатого баланса сил, влияний и интересов, обеспечивавшего ту свободу рук и относительную независимость самодержца, которые на деле легко оборачивались его изоляцией.